Дом в Киеве, Крещатик № 15,
где в 1950—1974 годах жил Виктор Некрасов
Довоенный период
Виктор Некрасов по линии матери — потомок
древнего аристократического рода Мотовиловых, правнук шведского барона, российского подданного, генерала Антона
Вильгельма фон Эрна, венецианских дворян Флориани и дальний родственник Анны Ахматовой со стороны матери, Зинаиды
Николаевны Некрасовой (урождённой Мотовиловой)[6][7].
До рождения Виктора его мать Зинаида Некрасова
работала врачом и жила со старшим сыном Николаем и своей матерью Алиной
Антоновной в Киеве по улице Владимирской, дом № 4, кв. 7. Отец, Платон
Феодосиевич Некрасов, банковский служащий, в то время проживал в городе Петропавловске.
В 1912 году Зинаида Некрасова с сыновьями и матерью
уехала в Лозанну, а затем и в Париж. Там они общались со многими политическими эмигрантами, в том числе
с Луначарскими[8]. В 1915 году семья
возвратилась в Киев и поселилась на съёмной квартире по улице Кузнечной, дом
№ 24, кв. 17.
Отец умер в Красноярске от разрыва сердца летом 1917 года[9].
В 1919 году из-за голода в Киеве старшего брата
Николая отправили в Миргород, к бабушкиному племяннику врачу Сергею Николаевичу Эрну, который устроил
его в санаторий, где относительно неплохо кормили. Но в Миргороде Коля попал в
руки красногвардейского патруля. Юноша говорил только по-французски, его
обвинили в шпионаже, насмерть засекли шомполами и бросили тело в реку[10].
В 1917—1918 гг. Некрасов учился в младшем
приготовительном классе коммерческого училища Хорошиловой (ул. Кузнечная, 3), с
1918 по 1919 год — в старшем приготовительном классе смешанной школы
(бывшая женская гимназия Игнатьевой; ул. Пушкинская, 32).
В 1926 году окончил 43-ю трудовую школу (ул.
Раковского, 25-б, ныне Ярославов Вал), в 1929-ом — железнодорожную строительную профшколу по специальности
техник путей сообщений (ул. Святославская, 6).
В 1932 году, будучи студентом второго курса, написал
письмо архитектору Ле Корбюзье и
получил ответ[14].
Параллельно с учёбой на первых курсах института
посещал занятия литературной студии Д. Э. Урина. Тогда состоялось
первое выступление в печати — заметка «Мысли вслух о нашем журнале». Как
часть обзорной статьи «О нашем журнале» напечатана в журнале «Советский коллекционер» (Москва), 1932, № № 8—10, с.
296—298[15][16].
Затем обучался в театральной студии при Киевском
театре русской драмы, которую вёл актёр и режиссёр И. П. Чужой.
Театральную студию окончил в 1937 году[17].
В 1936—1938 гг. работал в архитектурных
мастерских Киева, в частности по его проекту была построена лестница на Аскольдовой могиле.
В 1937—1938 гг. работал актёром и театральным
художником в Железнодорожном передвижном театре под руководством
А. В. Роксанова[18] во Владивостоке[19]; в 1938—1940 гг.
в Кирове[20]; в 1940—1941 гг.
в Ростове-на-Дону[21].
Великая Отечественная война
В Ростове Некрасов служил в Театре Красной армии СКВО, выступавшем по военным гарнизонам и
армейским лагерям. Как вспоминала актриса Варвара Шурховецкая, служившая в том же театре, после
начала Великой Отечественной войны актёры, несмотря
на полагавшуюся им бронь, стали проситься на фронт; однако из всей труппы
удалось попасть на фронт только Некрасову (по военной специальности он
был сапёром, в которых действующая армия испытывала острую нужду)[22].
Призван Кагановичским РВК Ростовской области 24
августа 1941 года. В 1941—1944 годах Виктор Некрасов был на фронте полковым
инженером и заместителем командира сапёрного батальона. В апреле 1942 года — на Юго-Западном фронте под Харьковом. С августа 1942 года — на Сталинградском фронте, участник Сталинградской битвы. В Сталинградской битве, где наступил перелом в
войне, Некрасов воевал на самом сложном участке битвы — Мамаевом кургане. В Сталинграде был принят кандидатом в члены ВКП(б). Награждён медалью «За оборону Сталинграда»[23]. Автор первого
памятника в Сталинграде на могиле командиров 1047 сп 284 сд, погибших в боях за Мамаев курган.
IX.1942 — II.1943[24].
Приказом ВС 62 армии № 97/н от 19 февраля 1943
года старший лейтенант Некрасов, полковой инженер 1047-го стрелкового полка 284
стрелковой дивизии, награждён медалью «За отвагу» за минирование переднего края обороны и
укрепления позиций обороны возле завода Метиз[25].
С апреля 1943 года — на Юго-Западном и 3-м
Украинском фронте. 22 июля 1943 года во время боя за село Богородичное, ныне Славянского района Донецкой области, был ранен. Поступил в
эвакогоспиталь № 5030 в Баку с ранением
верхней трети левого бедра, где лечился в сентябре—ноябре 1943 года. Лечащим
врачом Виктора Платоновича была хирург Евгения Александровна Парсаданова. В
ноябре 1943 года, когда освободили Киев, она дала ему десять дней отпуска, и
хотя рана его ещё не зажила полностью, отпустила к матери, которая оставалась в
Киеве. Погостив у мамы, он снова вернулся на фронт. Воевал на Украине, в апреле
1944 года освобождал Одессу. Затем воевал в Польше[26].
Приказом ВС 8-й гвардейской армии № 221/н от 9
мая 1944 года заместитель командира 88-го гвардейского отдельного сапёрного
батальона по строевой части гвардии капитан Некрасов награждён орденом Красной Звезды за восстановление двух разрушенных мостов и переправу через реку Западный Буг двух орудий на построенных силами его подразделения плотах, под
исключительным огнём противника[27].
В июле 1944 года, в Люблине Некрасов был ранен во второй раз немецким снайпером в правую руку,
попал в госпиталь. После второго ранения переведён на инвалидность, и в начале
1945 года в звании капитана был демобилизован.
Литературная и общественная деятельность в послевоенные годы
С марта 1945 года по июль 1947 года работал в киевской
газете «Радянське мистецтво»
заведующим отделом.
В начале 1946 года закончил работу над книгой о войне
под названием «На краю земли», переименованную впоследствии «В окопах
Сталинграда».
Повесть «В окопах Сталинграда», опубликованная в 1946 году в журнале «Знамя» (1946, № 8—10), была одной из первых правдивых книг о войне.
Книга имела принципиальное значение для дальнейшего
развития военной темы в литературе. Она стояла у истоков литературы фронтового
поколения, которую потом называли «лейтенантской прозой». Виктор Некрасов был признанным её лидером.
Литературный критик Лазарь Лазарев в воспоминаниях писал о книге своего друга:
«В окопах Сталинграда» была книгой, определившей целое направление нашей
военной литературы (и не только военной, воздействие её на литературный процесс
было куда более широким, литература не делится на автономные, непроницаемые
тематические отсеки, завоеванный писателем уровень правды общезначим).
Современник писателя, литературный критик доктор
филологических наук Владимир Лакшин заметил:
«Из „Окопов“ Некрасова, как из „Шинели“
Гоголя, вышла вся наша честная военная проза»[29].
Книга о Сталинградской битве принесла писателю
подлинную славу, выдержала множество переизданий общим тиражом более четырёх
миллионов экземпляров и была переведена на 36 языков. За эту книгу Виктор
Некрасов получил в 1947 году Сталинскую премию 2-й степени.
В 1947 году Виктор Некрасов был избран заместителем
председателя правления Союза советских писателей Украины. Впоследствии был снят
с этой должности за отказ участвовать в кампании против космополитизма. В 1948—1950 гг.
работал специальным корреспондентом «Литературной газеты»[30]
Публиковался в журнале «Новый мир» с 1954 по 1970 год,
когда главными редакторами журнала были Константин Симонов (1954—1958) —
первая публикация и Александр Твардовский (1958—1970).
Всего в журнале было 18 публикаций писателя[31].
10 октября 1959 года в «Литературной газете» в рубрике «Писатель предлагает» была напечатана
статья Некрасова «Почему это не сделано? (О памятнике погибшим в Бабьем Яру в Киеве)»[32] с протестом
против планов соорудить там парк и стадион, «засыпать овраг глубиною в 30
метров и на месте величайшей трагедии резвиться и играть в футбол?»[33] В сентябре 1966
года писатель выступил на стихийном митинге в связи с 25-летней годовщиной
начала проводившихся немецко-фашистскими захватчиками массовых расстрелов в
Бабьем Яре[34]. За год до смерти
Некрасов, вспоминая о событиях того года, завершил опубликованную в газете «Новое русское слово» (Нью-Йорк, 28 сентября 1986 года) статью «Бабий
Яр, 45 лет» словами: «Здесь расстреляны люди разных национальностей, но
только евреи были убиты за то, что они — евреи…»[35].
Некрасова стали обвинять в организации «массовых
сионистских сборищ». Даниил Гранин вспоминал о словах Н. С. Хрущёва, произнесённых по
этому поводу: «В Бабьем Яре погибли и русские. Кого больше? Если мы будем
этим заниматься, то породим рознь»[36]. И
всё-таки памятник в Бабьем Яре был установлен, и в этом немалая заслуга
писателя.[источник не указан 169 дней]
В 1961 году в журнале «Новый мир» была опубликована повесть «Кира Георгиевна».
После того, как в «Новом мире» (1967, № 8) был
опубликован очерк В. П. Некрасова «Дом Турбиных»[37], люди потянулись
к этому дому. Дом называют не по фамилии тут жившего автора романа «Белая
гвардия» Михаила Булгакова, а по фамилии «живших» здесь его
героев. Дом Турбиных стал современной легендой Андреевского спуска.
В апреле 1957 году посетил Францию и Италию, в ноябре 1960 — США и Бельгию, в апреле 1962 — Италию[39]. Свои впечатления
писатель описал в путевых заметках «По обе стороны океана. В Италии — в
Америке» («Новый мир», 1962, № 11, с. 112—148; № 12, с. 110—152)[40], за которые в
разгромной статье Мэлора Стуруа «Турист с тросточкой»[41] был обвинён в
«низкопоклонстве перед Западом». Из-за либеральных высказываний и контактов с
российскими и украинскими диссидентами в 1968 году получил партийное взыскание,
а 21 мая 1973 года на заседании Киевского горкома КПУ был исключён из КПСС. При домашнем обыске
у Некрасова 17—18 января 1974 года в Киеве КГБ были изъяты все
рукописи и нелегальная литература, на протяжении последующих шести дней
писатель подвергался многочасовым допросам.
Последняя в СССР книга Некрасова — «В жизни и в
письмах» вышла в 1971 году. После этого на издание его новых книг был наложен
негласный запрет, а по приказу Главлита № 31 от 13 августа 1976 года из
библиотек стали изыматься и все ранее вышедшие книги[42].
Эмиграция
В течение марта-мая 1974 года в отношении Некрасова
было проведено несколько провокаций: он задерживался милицией на улицах то
Киева, то Москвы якобы для установления его личности, после чего его отпускали
то с извинениями, то без них. 20 мая 1974 года Некрасов написал персональное
письмо Брежневу, в котором, упомянув обо всех этих провокациях, констатировал:
«Я стал неугоден. Кому — не знаю. Но терпеть больше оскорблений не могу. Я
вынужден решиться на шаг, на который я никогда бы при иных условиях не решился
бы. Я хочу получить разрешение на выезд из страны сроком на два года». Не
дождавшись ответа, 10 июля 1974 года Виктор Некрасов и его жена Галина Базий
подали документы на выезд из СССР для поездки к родственнику в Швейцарию на три месяца. 29 мая Киевским отделением Союза писателей Украины был
исключен из организации «за поведение, несовместимое с высоким званием
советского писателя» (решение утверждено Президиумом СП УССР 3 января 1975). 28
июля Некрасову сообщили из ОВИРа, что просьба его будет удовлетворена, вслед за
чем он получил разрешение на выезд за границу в Лозанну (Швейцария). Вызов в Швейцарию Виктору Некрасову оформил Николай
Ульянов (родной дядя). 12 сентября 1974 года, имея на руках советские
загранпаспорта сроком на пять лет, Некрасов с женой вылетели из Киева в Цюрих с визой на 90 дней.
После отъезда Виктора Некрасова и Галины Базий за
границу пасынок Некрасова (сын Базий от первого брака) Виктор Кондырев с женой и сыном остался в Кривом Роге: ему права на выезд не давали. Некрасов обратился за помощью к Луи Арагону, которого советское руководство собиралось наградить орденом Дружбы народов. Тот пришёл в советское посольство и заявил, что
публично откажется от ордена, если Кондырева не выпустят из СССР. Эта угроза
подействовала, и Кондыреву с его семьёй в 1976 году дали разрешение уехать
в Париж — к матери и отчиму[22].
В мае 1979 года Виктор Некрасов был лишён советского
гражданства «за деятельность, несовместимую с высоким званием гражданина СССР».
В 1983 году стал гражданином Франции. В последние годы жил вместе с женой на
площади Кеннеди в Ванве (пригород Парижа), в одном доме с семьёй своего пасынка
Виктора Кондырева.
Последним крупным произведением писателя стала
«Маленькая печальная повесть»[47].
Виктор Некрасов скончался от рака лёгких в Париже 3 сентября 1987 года. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. В изголовье могилы
установлена гранитная табличка с прикреплённым крупным снарядным осколком,
подобранным В. П. Некрасовым в 1947 году на Мамаевом кургане, где он
воевал в Сталинграде[48][49].
2) Краткое содержание повести В. Некрасова «В окопах
Сталинграда».
Действие начинается
в июле 1942 г. с отступления под Осколом. Немцы подошли
к Воронежу, и от только что вырытых оборонительных укреплений
полк отходит без единого выстрела, а первый батальон во главе
с комбатом Ширяевым остаётся для прикрытия. В помощь комбату остаётся
и главный герой повествования лейтенант Керженцев. Отлежав положенные два
дня, снимается и первый батальон. По дороге они неожиданно встречают
связного штаба и друга Керженцева химика Игоря Свидерского
с известием о том, что полк разбит, надо менять маршрут и идти
на соединение с ним, а немцы всего в десяти километрах. Они
идут ещё день, пока не располагаются в полуразрушенных сараях. Там
и застают их немцы. Батальон занимает оборону. Много потерь. Ширяев
с четырнадцатью бойцами уходит, а Керженцев с ординарцем
Валегой, Игорь, Седых и связной штаба Лазаренко остаются
прикрывать их. Лазаренко убивают, а остальные благополучно покидают
сарай и догоняют своих. Это нетрудно, так как по дороге тянутся
отступающие в беспорядке части. Они пытаются искать своих: полк, дивизию,
армию, но это невозможно. Отступление. Переправа через Дон. Так они
доходят до Сталинграда.
Отрывок из книги
В окопах Сталинграда
Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно. Только вчера из штаба
дивизии прислали развернутый план оборонительных работ – вторые рубежи, ремонт
дорог, мостики. Затребовали у меня трех саперов для оборудования дивизионного
клуба. Утром звонили из штаба дивизии – приготовиться к встрече фронтового
ансамбля песни и пляски. Что может быть спокойнее?..
В Сталинграде они
останавливаются у Марьи Кузьминичны, сестры бывшего Игоревого командира
роты в запасном полку, и заживают давно забытоймирной жизнью. Разговоры
с хозяйкой и её мужем Николаем Николаевичем, чай
с вареньем, прогулки с соседской девушкой Люсей, которая напоминает
Юрию Керженцеву о его любимой, тоже Люсе, купание в Волге,
библиотека — все это настоящая мирная жизнь. Игорь выдаёт себя
за сапёра и вместе с Керженцевым попадает в резерв,
в группу особого назначения. Их работа — подготовить
к взрыву промышленные объекты города. Но мирная жизнь неожиданно
прерывается воздушной тревогой и двухчасовой бомбёжкой — немец начал
наступление на Сталинград.
Сапёров отправляют
на тракторный завод под Сталинград. Там идёт долгая, кропотливая
подготовка завода к взрыву. По нескольку раз в день приходится
чинить цепь, порванную при очередном обстреле. В промежутках между
дежурствами Игорь ведёт споры с Георгием Акимовичем, инженером-электриком
ТЭЦ. Георгий Акимович возмущён неумением русских воевать: «Немцы от самого
Берлина до Сталинграда на автомашинах доехали, а мы вот
в пиджаках и спецовках в окопах лежим с трёхлинейкой
образца девяносто первого года». Георгий Акимович считает, что спасти русских
может только чудо. Керженцев вспоминает недавний разговор солдат о своей
земле, «жирной, как масло, о хлебах, с головой закрывающих тебя».
Он не знает, как это назвать. Толстой называл это «скрытой теплотой
патриотизма». «Возможно, это и есть то чудо, которого так ждёт
Георгий Акимович, чудо более сильное, чем немецкая организованность
и танки с чёрными крестами».
Город бомбят уже десять
дней, наверное, от него уже ничего не осталось, а приказа
о взрыве все нет. Так и не дождавшись приказа о взрыве,
сапёры резервного отправляются на новое назначение — в штаб
фронта, в инженерный отдел, на ту сторону Волги. В штабе
они получают назначения, и Керженцеву приходится расстаться с Игорем.
Его направляют в 184-ю дивизию. Он встречает свой первый батальон
и переправляется с ним на тот берег. Берег весь охвачен
пламенем.
Батальон сразу же
ввязывается в бой. Комбат гибнет, и Керженцев принимает командование
батальоном. В его распоряжении четвёртая и пятая роты и взвод
пеших разведчиков под командованием старшины Чумака. Его позиции — завод
«Метиз». Здесь они задерживаются надолго. День начинается с утренней
канонады. Потом «сабантуй» или атака. Проходит сентябрь, начинается октябрь.
Батальон перебрасывают
на более простреливаемые позиции между «Метизом» и концом оврага
на Мамаевом. Командир полка майор Бородин привлекает Керженцева для
сапёрных работ и строительства землянки в помощь своему сапёру
лейтенанту Лисагору. В батальоне всего тридцать шесть человек вместо
положенных четырёхсот, и участок, небольшой для нормального батальона,
представляет серьёзную проблему. Бойцы начинают рыть окопы, сапёры
устанавливают мины. Но тут же оказывается, что позиции надо менять:
на КП приходит полковник, комдив, и приказывает занять сопку, где располагаются
пулемёты противника. В помощь дадут разведчиков, а Чуйков обещал
«кукурузники». Время перед атакой тянется медленно. Керженцев выставляет
с КП пришедших с проверкой политотдельщиков и неожиданно для
себя сам отправляется в атаку.
Сопку взяли, и это
оказалось не очень сложно: двенадцать из четырнадцати бойцов остались
живы. Они сидят в немецком блиндаже с комроты Карнауховым
и командиром разведчиков Чумаком, недавним противником Керженцева,
и обсуждают бой. Но тут оказывается, что они отрезаны от батальона.
Они занимают круговую оборону. Неожиданно в блиндаже появляется ординарец
Керженцева Валега, остававшийся на КП, так как за три дня
до атаки он подвернул ногу. Он приносит тушёнку и записку
от старшего адъютанта Харламова: атака должна быть в 4.00.
Атака не удаётся.
Все больше людей умирает — от ран и прямого попадания. Надежды
выжить нет, но свои все-таки прорываются к ним. На Керженцева
налетает Ширяев, который получил назначение комбата вместо Керженцева. Керженцев
сдаёт батальон и перебирается к Лисагору. Первое время они
бездельничают, ходят в гости к Чумаку, Ширяеву, Карнаухову. Впервые
за полтора месяца знакомства Керженцев разговаривает о жизни
с комроты его бывшего батальона Фарбером. Это тип интеллигента на войне,
интеллигента, который не очень хорошо умеет командовать доверенной ему
ротой, но чувствует свою ответственность за все, что
он не научился делать вовремя.
Девятнадцатого ноября
у Керженцева именины. Намечается праздник, но срывается из-за общего
наступления по всему фронту. Подготовив КП майору Бородину, Керженцев
отпускает сапёров с Лисагором на берег, а сам по приказу
майора идёт в свой бывший батальон. Ширяев придумал, как взять ходы
сообщения, и майор согласен с военной хитростью, которая сбережёт
людей. Но начштаба капитан Абросимов настаивает на атаке
«в лоб». Он является на КП Ширяева следом
за Керженцевым и отправляет батальон в атаку, не слушая
доводов.
Керженцев идёт
в атаку вместе с солдатами. Они сразу попадают под пули
и залегают в воронках. После девяти часов, проведённых
в воронке, Керженцеву удаётся добраться до своих. Батальон потерял
двадцать шесть человек, почти половину. Погиб Карнаухов. Раненный, попадает
в медсанбат Ширяев. Командование батальоном принимает Фарбер.
Он единственный из командиров не принимал участия в атаке.
Абросимов оставил его при себе.
На следующий день
состоялся суд над Абросимовым. Майор Бородин говорит на суде, что доверял
своему начальнику штаба, но тот обманул командира полка, «он превысил
власть, а люди погибли». Потом говорят ещё несколько человек. Абросимов
считает, что был прав, только массированной атакой можно было взять баки.
«Комбаты берегут людей, поэтому не любят атак. Баки можно было только
атакой взять. И он не виноват, что люди недобросовестно к этому
отнеслись, струсили». И тогда поднимается Фарбер. Он не умеет
говорить, но он знает, что не струсили те, кто погиб
в этой атаке. «Храбрость не в том, чтоб с голой грудью
на пулемёт идти»... Приказ был «не атаковать, а овладеть».
Придуманный Ширяевым приём сберёг бы людей, а сейчас их нет...
Абросимова разжаловали
в штрафной батальон, и он уходит, ни с кем
не прощаясь. А за Фарбера Керженцев теперь спокоен. Ночью
приходят долгожданные танки. Керженцев пытается наверстать упущенные именины,
но опять наступление. Прибегает вырвавшийся из медсанбата Ширяев,
теперь начштаба, начинается бой. В этом бою Керженцева ранят,
и он попадает в медсанбат. Из медсанбата
он возвращается под Сталинград, «домой», встречает Седых, узнает, что
Игорь жив, собирается к нему вечером и опять не успевает:
их перебрасывают для боев с Северной группировкой. Идёт наступление.
-
Группа 403, английский язык
Учебник «Английский язык, 10 кл.» В. Эванс
Тема: Повторение. Каникулы и путешествия.
Выполнение самостоятельной работы.
-Упражнение 1, с. 100
Fill in …
-Упражнение 2, с. 100
Fill in …
-Упражнение 3, с. 100
Put the verbs in
brackets into the correct past tense.
-Упражнение 4, с. 100
Fillin
…
-Группа
206, английский язык
Учебник «Английский язык, 11 кл.» В. Эванс
Тема: Жизнь и деятельность Дайаны Фоссей. Повторение и
обобщение по теме «Твои планы на будущее».
1.Знакомство с новыми
словами.
GoingGreen – 7, WL – 20 (1-10)
2.Чтение текста «Дайан
Фоссей» и выполнение заданий к нему.
-Упражнение 2, с. 133
Describe the pictures. Read the sentences A – E below and try to guess
the story.
- Упражнение 3, с. 133
Read the article and put the sentences A – E in the right place to
complete the text.
3.Повторение и обобщение.
Твои планы на будущее.
Выполнение
самостоятельной работы.
-Упражнение 1, с. 136
Fill in …
-Упражнение 2, с. 136
Put the verbs in brackets into the correct tense.
-Упражнение 3, с. 136
Complete the sentences using the words in bold.
-Упражнение 4, с. 136
Complete the
phrasal verbs with the correct particle
-Упражнение 5, с. 136
Fill in the gaps
with the correct preposition or particle “to”.
-Упражнение 6, с. 136
Match to form
exchanges.
-
Группа 206, литература
1.Прочитать и кратко
законспектировать материал учебника.
От реализма к
постмодернизму.
С. 419 – 425
2.Знакомство
с жизнью и творчеством поэтов А. Вознесенского, Р. Рождественского.
Работа
с учебником.
Прочитать
и кратко законспектировать материал учебника.
Время
«поэтического бума». (Творчество русских поэтов Б. Ахмадулиной, Е. Евтушенко,
Р. Рождественского, А. Вознесенского).
В КиржачеВладимирской области Вознесенский провёл часть детства. Во время Великой Отечественной войны Андрей с матерью были
эвакуированы из Москвы и жили в городе Кургане в
семье машиниста. Андрей учился в 1941—1942 годах в школе № 30. Позднее,
вспоминая эту пору, Андрей Андреевич писал: «В какую дыру забросила нас
эвакуация, но какая добрая это была дыра!»[7]
После возвращения из эвакуации учился в одной из старейших московских школ
(ныне Школа № 1060). В
четырнадцатилетнем возрасте послал свои стихи Борису Пастернаку, дружба с которым в дальнейшем оказала сильное
влияние на его судьбу. Окончил в 1957 году Московский архитектурный институт, где учился у Л. Н. Павлова[8]. Сорок шесть лет прожил в браке с
писательницей, кино- и театральным критиком Зоей Богуславской.
Литературный взлёт
Крёстным отцом молодого поэта стал критик, сотрудник отдела русской
литературы «Литературки» Дмитрий Стариков, который привёл его прочитать поэму
к заведующему отделом Михаилу Алексееву и его заместителю Владимиру Бушину. Его выслушали и решили, что «это надо напечатать».
Так в «ЛГ» появилась поэма «Мастера»[9].
Лирика поэта
отличалась стремлением «измерить» современного человека категориями и образами
мировой цивилизации, экстравагантностью сравнений и метафор,
усложнённостью ритмической системы, звуковыми эффектами. Он ученик не
только Маяковского и Пастернака, но и одного из
последних футуристов — Семёна Кирсанова. Вознесенский написал стихотворение «Похороны
Кирсанова», позже положенное на музыку под названием «Памяти поэта» большим поклонником
Кирсанова Давидом Тухмановым (песню исполнял Александр Евдокимов).
Первый сборник Вознесенского — «Мозаика» — был издан во Владимире в 1960
году и навлёк на себя гнев властей. Редактора Капитолину Афанасьеву сняли с
работы[10] и даже хотели уничтожить
тираж. Второй сборник — «Парабола» — почти одновременно вышел в
Москве. Оба сборника сразу стали библиографической редкостью. Одно из лучших
стихотворений этого периода — «Гойя», нестандартно отразившее трагедию
Великой Отечественной войны, — было обвинено в формализме.
Тем не менее летом 1960 года Вознесенский был благополучно принят в Союз писателей СССР. 30 ноября 1960 года в номере газеты «Литература и жизнь» к 50-летию со дня смерти Л.Н. Толстого Вознесенский опубликовал
стихотворение «Крона и корни», попав в "компанию" со статьями А.И.
Куприна, А.Б. Гольденвейзера, Ольги Форш, Виктора Шкловского, Алисы Коонен и
других именитых авторов. Об этой публикации в 1988 году автор написал в
еженедельнике «Неделя»: «В тягостной атмосфере антипастернаковских гонений
похоронного лета мне всё же удалось напечатать стихи «Кроны и корни» памяти
Пастернака с подзаголовком «Памяти Толстого». На это заявление присутствовавший
при литературном взлёте поэта В.С. Бушин откликнулся в «Литературной России»
статьёй «Скорбь б/у», напомнив, что "упомянутое стихотворение было
опубликован не в «похоронное лето» (Пастернака хоронили 2 июня 1960 г.), а в
самом конце осени, когда никакого «антипастернаковского гонения» уже не было. А
сам певец, известный говорливой любовью к Пастернаку, как раз этим летом был
принят в Союз писателей"[9].
В то время устраивались многочисленные встречи с поэтами. Проходили ставшие
известными вечера в Политехническом музее[11], где звучали строки Вознесенского:
Пожар в
Архитектурном!
…
Пылайте
широко,
Коровники в
амурах,
Райклубы в
рококо!
Модный поэт
Вознесенский наряду с Евтушенко и Ахмадулиной вызывал резкое неприятие у некоторой части
советской литературной общественности. Это неприятие выражалось и в
стихах — например, в стихотворении Николая Ушакова «Модный поэт», 1961 (Он сменною модой
недельной / когда-то пленял молодёжь. / Так что ж ты, цветок рукодельный, /
сегодня не модно цветёшь?)[12] или в стихотворении Игоря Кобзева «Комсомольским активистам», 1963 (Им служат
оружьем трясучие джазы / И разный заморский абстрактный бред. / У них, говорят,
появился даже / Собственный свой популярный поэт…). На улице Горького в
«Окнах сатиры» уже в 1960-х годах изображён
рабочий, выметающий «нечисть» метлой, — и среди сора-нечисти был изображён
Вознесенский со сборником «Треугольная груша». А в романе Ивана Шевцова «Во
имя отца и сына» (1970) выведены молодые поэты с говорящими именами «Новелла Капарулина» и «Артур Воздвиженский», один из которых является
автором книги «Треугольный шар» (очевидно, намёк на «Треугольную грушу»).
Никита Хрущёв на встрече с интеллигенцией в Кремле в
марте 1963 года подверг поэта резкой критике.
Под аплодисменты большей части зала он кричал: «Можете сказать, что теперь уже
не оттепель и не заморозки — а морозы… Ишь ты какой Пастернак нашёлся! Мы
предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?!
И езжайте, езжайте к чёртовой бабушке. Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к
своим хозяевам!»[13]
Не менее резкое неприятие вызывал Вознесенский у представителей
неподцензурной литературы, которых советская власть не допускала в печать,
вынуждая публиковать свои произведения исключительно в самиздате, —
например, Всеволод Некрасов обращался
к Вознесенскому с такими стихами: «Слушай \ Же \Не ке ге бе \ Ву \ Па \ Не ке
ге бе Ву \ Понимаешь \ Ты \ Же», — намекая на то, что бунтарская позиция
Вознесенского санкционирована КГБ СССР.
В США Вознесенский приобрёл особую популярность, сдружился с поэтом-битникомАлленом Гинзбергом, стал другом семьи Артура Миллера. Его
встреча с Мэрилин Монро позднее
запечатлелась в строках: «Я Мэрлин, Мэрлин. / Я героиня / Самоубийства и
героина». Другие стихи ещё более откровенны:
В Америке,
пропахшей мраком,
Камелией и
аммиаком…
…
Пыхтя, как
будто тягачи,
За мною
ходят стукачи…
Через год после сборника «Треугольная груша» вышла посвящённая Ленину поэма
Вознесенского «Лонжюмо». Стихотворный сборник «Антимиры» послужил основой
знаменитого спектакля Театра на Таганке в 1965
году. Для этого спектакля Владимир Высоцкий написал музыку и спел «Песню акына» («Не славы и
не коровы…») на стихотворение Вознесенского.
Вознесенский — автор архитектурной части монумента «Дружба навеки»
(совместно с Ю. Н. Коноваловым), установленного в 1983 году в память
двухсотлетия добровольного присоединения Грузии к России на Тишинской площади в
Москве. Скульптурная часть памятника выполнена З. Церетели[14].
В 2000—2002 годах издательство «Вагриус» выпустило собрание сочинений
Вознесенского в 5 томах, которое затем было дополнено тремя томами: 5+ (2003),
6 (2005) и 7 (2009).
Вознесенский дружил со многими деятелями искусства, о встречах с которыми
вспоминал в статьях и мемуарно-биографических книгах. Он был собеседником Сартра, Хайдеггера, Пикассо, встречался
с Бобом Диланом.
На стихи поэта написаны популярные эстрадные песни: «Плачет девочка в автомате», «Верни мне музыку», «Подберу
музыку», «Танец на барабане», «Песня на „бис“» и главный хит «Миллион алых роз», где поэт
в стихах пересказал новеллу Паустовского о любви художника Пиросмани к
французской актрисе. С автором четырёх последних песен Раймондом Паулсом Вознесенский
сотрудничал очень много. Рок-опера «Юнона и Авось», написанная на либретто Вознесенского Алексеем Рыбниковым, была поставлена в 1981 году Марком Захаровым в Московском театре имени Ленинского комсомола.
Наиболее известен романс «Я тебя никогда не забуду», основанный на
стихотворении «Сага».
Жил и работал в подмосковном Переделкино, по
соседству с дачей-музеем Бориса Пастернака, где два раза в год, 10 февраля
(день рождения Пастернака) и 30 мая (день смерти поэта) проводил поэтические
чтения. Встречам с Пастернаком посвящена книга Вознесенского «Мне четырнадцать
лет».
Общественная позиция
В 2001 году подписал письмо в защиту телеканала «НТВ»[15].
·Андрей
Вознесенский является одним из героев документального фильма Владислава
Виноградова «Мои современники» (1984).
·В фильме «Москва слезам не верит» Андрей Вознесенский играет самого себя. У
памятника Маяковскому он читает стихотворение «Параболическая баллада» (Жил
огненно-рыжий художник Гоген).
·Поэт
неоднократно упоминается как герой реальных и нереальных историй в
произведениях В. Аксёнова, С. Довлатова.
·На стихи
Вознесенского написано много популярных песен (в основном на его уже
опубликованные стихотворения). Он также удачно выступал в качестве
поэта-песенника, написал посвящённое Софии Ротару стихотворение «Голос».
·Песня Оскара
Фельцмана в исполнении Евгения Осина «Плачет девушка в автомате», ставшая популярной в начале
1990-х, известна с конца 1960-х как один из номеров дворовой музыкальной
городской культуры. Эту песню в разное время исполняли Нина Дорда[26] и ВИА «Весёлые ребята»[27]. На самом деле это песня на
стихотворение А. А. Вознесенского «Первый лёд». В песне
местами изменены слова.
·Андрей
Вознесенский упоминается (и, по свидетельству очевидцев, относился к этому с
юмором) в песне рок-группы «Адо» «Веди себя
хорошо» (1996)[28][29]:
Не учи
собаку летать,
Не корми конфетами рыб
И не читай Вознесенского вслух —
Это очень смешно,
Очень смешно.
·Андрей
Вознесенский участвовал в принятии положительного решения о выпуске на
всесоюзной фирме грамзаписи «Мелодия» первого
диска группы «Аквариум» в 1987
году (диск-гигант, составленный из песен с магнитофонных альбомов «День Серебра» и «Дети Декабря»).
Известная статья А. А. Вознесенского о Б. Гребенщикове была помещена
на конверте этой пластинки. Лидера группы Бориса Гребенщикова, склонного в поэтическом творчестве к сложной
метафоре, Вознесенский назвал своим преемником в поэзии[30].
Вознесенский оставил богатейшее поэтическое наследие — и
силлабо-тонические стихи, и верлибры, и поэмы «Мастера», «Авось!», «ru»,
«Комп-ра», «Часовня Ани Политковской», «Большое заверещание»…
А. В. делал превосходные видиомы, работал в жанре заумной поэзии
(«Улёт 1», «Улёт 2», «Дерево Бо»), писал стихопрозу.
Особый разговор — версификационное
мастерство поэта. Его излюбленные приёмы — усечённая строчка (в данном
случае он наследник по прямой Андрея Белого), стремительная перемена ритма в
жёстких границах одного стихотворения. Его характерный размер — раешный
стих, хотя поэт не чурался и более привычных ямба и хорея…
На то Вознесенский и поэт, что при всём
своём авангардизме (на мой взгляд, условном) он остался художником пушкинской
традиции, ни на секунду не забывавшим о том, что дано из основных
предназначений поэта не только, как он сам пишет, «демонстрация языка», но
и — «милость к падшим». Не только любовь к ближнему, но и «любовь к
неближнему» — вот основной лейтмотив поэзии Вознесенского.
2.Чтение
и анализ поэзий А. Вознесенского.
РОВ
ДУХОВНЫЙ ПРОЦЕСС
ПОСЛЕСЛОВИЕ
7 апреля 1986 года мы с приятелями ехали от Симферополя по Феодосийскому
шоссе. Часы на щитке таксиста показывали 10 утра. Сам таксист Василий Федорович
Лесных, лет этак шестидесяти, обветренно румяный, грузный, с синими, выцветшими
от виденного глазами, вновь и вновь повторял свою тягостную повесть.
Здесь, под городом, на 10-м километре, во время войны было расстреляно 12 тысяч
мирных жителей. «Ну мы, пацаны, мне лет десять тогда было, бегали
смотреть, как расстреливали. Привозили их в крытых машинах. Раздевали до
исподнего. От шоссе шел противотанковый ров. Так вот, надо рвом их и били из
пулемета. Кричали они все страшно — над степью стон стоял. Был декабрь. Все
снимали галоши. Несколько тыщ галош лежало. Мимо по шоссе ехали
телеги. Солдаты не стеснялись. Солдаты все пьяные были. Заметив нас, дали по
нам очередь. Да, еще вспомнил — столик стоял, где паспорта отбирали. Вся степь
была усеяна паспортами. Многих закапывали полуживыми. Земля дышала. Потом
мы нашли в степи коробочку из-под гуталина. Тяжелая. В ней золотая цепочка была
и две монеты. Значит, все сбережения семьи. Люди с собой несли самое ценное.
Потом я слышал, кто вскрывал это захоронение, золотишко откапывал. В
прошлом году их судили. Ну об этом уже вы в курсе»…Я не только знал, но и написал поэму под
названием «Алчь»об этом. Подспудно шло
другое название: «Ров».Я расспрашивал
свидетелей. Оказавшиеся знакомые показывали мне архивные документы. Поэма
окончилась, но все не шла из ума. Снова и снова тянуло на место
гибели. Хотя что там увидишь? Лишь заросшие километры степи. «…У
меня сосед есть, Валя Переходник. Он, может, один из всех и спасся. Его мать по
пути из машины вытолкнула».Вылезаем. Василий
Федорович заметно волнуется. Убогий, когда-то оштукатуренный столп с надписью о
жертвах оккупантов осел, весь в трещинах, говорит скорее о забвении, чем о
памяти. «Запечатлимся?»Приятель расстегнул
фотоаппарат. Мимо по шоссе несся поток «МАЗов»и «Жигулей».К горизонту шли
изумрудные всходы пшеницы. Слева на взгорье идиллически ютилось крохотное сельское
кладбище. Ров давно был выровнен и зеленел, но угадывались его очертания,
шедшие поперек от шоссе километра на полтора. Белели застенчивые ветки
зацветшего терновника. Чернели редкие деревца акаций. Мы, разомлев от солнца,
медленно брели от шоссе. И вдруг — что это?! На пути среди зеленого
поля чернеет квадрат свежевырытого колодца; земля сыра еще. За ним
— другой. Вокруг груды закопанных костей, истлевшая одежда. Черные, как
задымленные, черепа. «Опять роют, сволочи!»—Василий Федорович осел весь. Это было не в
кинохронике, не в рассказах свидетелей, не в кошмарном сне — а здесь, рядом.
Вот только что откопано. Череп, за ним другой. Два крохотных, детских. А вот
расколотый на черепки взрослый. «Это они коронки золотые плоскогубцами
выдирают».Сморщенный женский сапожок. Боже мой, волосы, скальп,
детские рыжие волосы с заплетенной косичкой! Как их туго заплетали, верно, на
что-то еще надеясь, утром перед расстрелом!.. Какие сволочи! Это не
литературный прием, не вымышленные герои, не страницы уголовной хроники, это
мы, рядом с несущимся шоссе, стоим перед грудой человеческих черепов. Это не
злодеи древности сделали, а нынешние люди. Кошмар какой-то. Сволочи копали этой
ночью. Рядом валяется обломленная сигаретка с фильтром. Не отсырела даже. Около
нее медная прозеленевшая гильза. «Немецкая», —говорит Василий Федорович. Кто-то ее поднимает, но
сразу бросает, подумав об опасности инфекции. Черепа лежали грудой, эти
загадки мирозданья — коричнево-темные от долгих подземных лет — словно
огромные грибы-дымовики. Глубина профессионально вырытых шахт — около двух
человеческих ростов, у одной внизу отходит штрек. На дне второй лежит
припрятанная, присыпанная совковая лопата — значит, сегодня придут докапывать?!
В ужасе глядим друг на друга, все не веря, как в страшном сне это. До
чего должен дойти человек, как развращено должно быть сознание, чтобы
копаться в скелетах, рядом с живой дорогой, чтобы крошить череп и клещами
выдирать коронки при свете фар. Причем даже почти не скрываясь,
оставив все следы на виду, демонстративно как-то, с вызовом. А люди, спокойно
мчавшиеся по шоссе, наверное, подшучивали: «Кто-то опять там золотишко
роет?»Да все с ума посходили, что ли?! Рядом с нами
воткнут на колышке жестяной плакат: «Копать запрещается — кабель».Кабель нельзя, а людей можно? Значит, даже судебный
процесс не приостановил сознания этой сволочи, и, как потом мне рассказывали,
на процессе говорили лишь о преступниках, не о судьбе самих погребенных. А куда
глядит эпидстанция? Из этих колодцев может полезть любая зараза, эпидемия
может сгубить край. По степи дети бегают. А эпидемия духовная? Не могилы они
обворовывают, не в жалких золотых граммах презренного металла дело, а души они
обворовывают, души погребенных, свои, ваши! Милиция носится по шоссе за
водителями и рублишками, а сюда и не заглянет. Хоть бы пост поставили. Один на
12 тысяч. Память людей священна. Почему не подумать не только о юридической, но
и о духовной защите захоронения? Кликните клич, и лучшие скульпторы поставят
стелу или мраморную стенку. Чтобы людей священный трепет пробрал. 12
тысяч достойны этого. Мы, четверо, стоим на десятом километре. Нам
стыдно, невпопад говорим — что, что делать? Может. газон на месте разбить,
плитой перекрыть и бордюр поставить? Да и об именах не мешало бы вспомнить. Не
знаем что — но что-то надо сделать, и немедленно. Так я вновь столкнулся с
ожившим прошлогодним делом № 1586. Ты куда ведешь, ров?
ВСТУПЛЕНИЕ
Обращаюсь к читательским черепам:
неужели наш разум себя исчерпал?
Мы над степью стоим.
По шоссе пылит Крым.
Вздрогнул череп под скальпом моим.
Рядом — черный,
как гриб-дымовик, закопчен.
Он усмешку собрал в кулачок.
Я почувствовал
некую тайную связь —
будто я в разговор подключен —
что тянулась от нас
к аппаратам без глаз,
как беспроволочный телефон.
— …Марья Львовна, алло!
— Мама, нас занесло…
— Снова бури, помехи космич
— Отлегло, Александр? — Плохо, Федор Кузьмич…
— Прямо хичкоковский кич…
Черепа. Тамерлан. Не вскрывайте гробниц.
Разразится оттуда война.
Не порежьте лопатой
духовных грибниц!
Повылазит страшней, чем чума.
Симферопольский не прекратился процесс.
Связь распалась времен?
Психиатра — в зал!
Как предотвратить бездуховный процесс,
что условно я «алчью»назвал?!
Какой, к черту, поэт ты, «народа глас»?
Что разинул свой каравай?
На глазах у двенадцати тысяч пар глаз
сделай что-нибудь, а не болтай!
Не спасет старшина.
Посмотри, страна, —
сыну мать кричит из траншей.
Окружающая среда страшна,
экология духа — страшней.
Я куда бы ни шел,
что бы я ни читал, —
все иду в симферопольский ров.
И, чернея, плывут черепа, черепа,
как затмение белых умов.
И когда я выйду на Лужники,
то теперь уже каждый раз
я увижу требующие зрачки
двенадцати тысяч пар глаз.
РОВ
Не тащи меня, рок,
в симферопольский ров.
Степь. Двенадцатитысячный взгляд.
Чу, лопаты стучат
благодарных внучат.
Геноцид заложил этот клад.
— Задержите лопату!
— Мы были людьми.
— На, возьми! Я пронес бриллиант.
— Ты, папаша, не надо
костями трясти.
Сдай заначку и снова приляг.
Хорошо людям первыми
радость открыть.
Не дай бог первым вам увидать
эту свежую яму,
где череп открыт.
Валя! Это была твоя мать.
Это быль, это быль,
это быль, это быль,
золотая и костная пыль.
Со скелета браслетку снимал нетопырь,
а другой, за рулем, торопил.
Это даль, это даль,
запредельная даль.
Череп. Ночь. И цветущий миндаль.
Инфернальный погромщик
спокойно нажал
после заступа на педаль.
Бил лопаты металл.
Кто в свой череп попал?
Но его в темноте не узнал.
Тощий, как кочерга,
Гамлет брал черепа
и коронок выдергивал ряд.
Человек отличается от червя.
Черви золото не едят.
Ты куда ведешь, ров?
Ни цветов, ни сирот.
Это кладбище душ — геноцид.
Степью смерч несется из паспортов.
И никто не принес гиацинт.
ЛЕГЕНДА
«Ангел смерти является за душой,
как распахнутый страшный трельяж».
В книгах старых словес
я читал, что он весь
состоял из множества глаз.
И философ гадал
над загадкой зеркал, —
почему он из множества глаз?
Если ж он ошибался
(отсрочен ваш час), —
улетал. Оставлял новый взгляд.
Удивленной душе
он дарил пару глаз.
Достоевский ею был, говорят.
Ты идешь по земле,
Валентин, Валентин!
Ангел матери тебя спас.
И за то наделил
тебя зреньем могил
из двенадцати тысяч пар глаз.
Ты идешь меж равнин,
новым зреньем раним.
Как мучителен новый взгляд!
Грудь не в блеске значков —
в зрячих язвах зрачков.
Как рубашки шерстят!
Ты ночами кричишь,
Видишь корни причин.
Утром в ужасе смотришь в трельяж.
Но когда тот, другой,
прилетит за душой,
ты ему своих глаз не отдашь.
Не с крылом серафим,
как виндсерфинг носим,
вырывал и врезал мне язык.
Меня вводит без слов
в симферопольский ров
ангел — Валя Переходник.
ДЕЛО
Ты куда ведешь, ров?
Убивали их в декабре 1941 года. Симферопольская акция — одна из
запланированных и проведенных рейхом. Ты куд ведешь, ров, куда? В
дело № 1586. «…систематически похищали ювелирные изделия из захоронения на
10-м километре. В ночь на 21 июня 1984 года, пренебрегая нормами морали, из
указанной могилы похитили золотой корпус карманных часов весом 35,02 гр. из
расчета 27 рублей 30 коп. за гр., золотой браслет 30 гр. стоимость 810
руб. — всего на 3325 руб. 68 коп. …13 июля похитили золотые коронки и мосты
общей стоимостью 21925 руб., золотое кольцо 900-й пробы с бриллиантом
стоимостью 314 руб. 14 коп., четыре цепочки на сумму 1360 руб., золотой
дукат иностранной чеканки стоимостью 609 руб. 65 коп., 89 монет царской чеканки
стоимостью 400 руб. каждая»… (т.2 л. д. 65 — 70). Кто был в деле? Врач
московского института АН, водитель «Межколхозстроя»,рабочий, подсобный рабочий, работник кинотеатра.
Русские, азербайджанец, украинец, армянин. Возраст 28 — 50 лет. Отвечали суду,
поблескивая золотыми коронками. Двое имели полный рот «красного золота».Сроки они получили небольшие, пострадали больше те,
кто перепродавал. Подтверждено, что получили они как минимум 68 тысяч рублей
дохода. Одного спросили: Как вы себя чувствовали, роя?»Ответил: «А как бы вы чувствовали себя, вынимая золотой мост,
поврежденный пулей? Или вытащив детский ботиночек с остатком кости?»Они с трудом добились, чтобы скупка приняла этот
бракованный товар.
МАРИЯ ЯНОВНА
Звать ее Марья Янна. Гагарина, 6.
Ах, душа Марья Янна, несешь нам поесть!
Гиацинты растишь. Дочке Даше в войну
было 10. Окончила после филфак.
хохотушка. Веснушки растила. Врача
полюбила. Их первенец Александр
модно стриженый, как арестант,
стал поэтом. Вчера написала «ЛГ»:
«Новый Пушкин! Дождалиьс мы наконец.
Правда, сложен. Но трудно попасть на концерт.
Жизнь другого сынка непонятна пока,
основал он ансамбль «ДНК».
Марьи Яновны правнучка Анастаси…
…Словно поле-перекати,
череп Мария Яновна мчит по степи,
череп Дашенька — лет десяти.
АЛЧЬ. ПРЕЖНИЙ ПРОЛОГ
Вызываю тебя, изначальная алчь!
Хоть эпоха, увы, не Ламанч.
Зверю нужен лишь харч.
Человек родил алчь.
Не судья ему нужен, а врач.
Друг, болеет наш дух.
Ночью слышите плач?
Это страсть одиночек — алчь.
Алых Медичей плащ.
Острый рост недостач.
Горит ресторан «Изба».
Губят товарищей метастазы —
алчба.
Не зарази меня черной кровью,
шприц спрячь,
страсть, соперничающая с любовью —
алчь!..
— Это алчь, это алчь,
первородная алчь,
я нужна организму, как желчь,
на костях возвела я аркады палацц,
основала Канберру и Керчь.
Как надвинусь я, алчь,
все окутает мрачь,
будет в литературе помалчь…
Что богаче, чем алчь?
Слаб компьютер и меч.
Да и чем меня можешь ты сжечь?
— Только Речь, что богаче тебя, только Речь,
только нищая вещая Речь.
— Только Алчь. Только алчь,
бездуховная алчь.
Только «Ал»,только «а!..»,только «чь».
········································—Только Речь, только Речь, изначальная Речь. Как река,
расправляется речь.
Имя получил в честь Роберта Эйхе. Отец — Станислав Никодимович Петкевич (1906—1945), по национальности
поляк (по другим данным — белорус[источник не указан 64 дня]), из семьи крестьян
деревни Щербишки Лынтупской волости Свенцянского уезда Виленской губернии,
которые занимались поденной работой на заводах и фабриках в Шлиссельбургском
уезде. Родился в посёлке Шлиссельбургского порохового завода. В 1918 году
выехал в Сибирь в село Лушниково Тальменского района. С 1929 по 1938 год
работал в ОГПУ — НКВД — в Косихинском, Борисовском,
Шербакульском и Омском районах. Развёлся с матерью Роберта, когда тому было
пять лет. В 1941 году призван в ряды
Красной Армии, принимал участие в боях на Ленинградском фронте. В звании лейтенанта командовал взводом 257-го отдельного сапёрного батальона 123-й стрелковой дивизии. Погиб в бою в Латвии22 февраля1945 года, похоронен «на 250 м южнее деревни Машень Темеровского района Латвийской ССР»[5], перезахоронен в
братской могиле в посёлке СлампеТукумского района.
Мать Вера Павловна Фёдорова
(1913—2001) до Великой Отечественной войны была директором сельской начальной
школы, одновременно училась в медицинском институте.
В 1932—1934 годах Роберт Петкевич
проживает в Шербакульском районеОмской области. Здесь на старом кладбище похоронен дед поэта П. Д. Фёдоров.
С 1934 года Роберт живёт с
родителями и бабушкой в Омске. С началом Великой Отечественной войны мать была призвана на фронт. С
уходом матери на войну Роберт остаётся с бабушкой
Надеждой Алексеевной Фёдоровой. Первая публикация Роберта — это
стихотворение «С винтовкой мой папа уходит в поход…» («Омская правда», 8 июля1941 года)[6]. В 1943 году учился в
военно-музыкальной школе. Бабушка умирает в апреле 1943 года, и Вера
Павловна приезжает ненадолго в отпуск, чтобы прописать в свою квартиру сестру.
Роберт живёт с тётей и двоюродной сестрой до 1944 года[6]. Потом мать решает
забрать сына к себе, оформив его как сына полка. Тем не менее по дороге, в Москве, изменяет своё решение, и Роберт
попадает в Даниловский детский приёмник.
В 1945 году Вера Павловна
выходит замуж за однополчанина, офицера Ивана Ивановича Рождественского
(1899—1976). Роберт получает фамилию и отчество отчима. Родители забирают его
в Кёнигсберг, где оба служат. После Победы Рождественские переезжают в Ленинград, а в 1948 году в Петрозаводск.
В 1955 году в Карелии
издаётся книга молодого поэта «Флаги весны». Год спустя здесь же выходит поэма
«Моя любовь». За время учёбы в институте выпустил в свет сборники стихов «Флаги
весны» (1955) и «Испытание» (1956), напечатал поэму «Моя любовь» (1955). В 1955
году Роберт во время практики на Алтае познакомился со студентом консерватории Александром Флярковским, с которым была
создана первая песня поэта Рождественского — «Твоё окно».
Рождественский — автор текстов множества всенародно любимых песен для и
кино- и телефильмов: «Огромное небо», «Стань таким, как я хочу», «Песня
неуловимых мстителей», «Погоня», «Где-то далеко», «Ноктюрн», «Мгновения»,
«Позвони мне, позвони», «Сладка ягода».
В 1951 году познакомился с однокурсницей
Аллой Киреевой — будущим литературным критиком и художницей.
7 марта 1963 года участвует во
встрече Хрущёва с интеллигенцией, подвергается
разносу за стихотворение «Да, мальчики». «Хрущёв в бешенстве закричал: „Товарищ
Рождественский, пора вам встать под знамёна ваших отцов!“ Последовало
наказание, о Рождественском многие старались забыть. Его не издавали, не
приглашали на встречи… Затем секретарю ЦК КПСС Капитонову по неизвестной причине не
понравилось стихотворение „Утро“, в результате Роберт вынужден был вообще
уехать из Москвы в Киргизию. Подрабатывал там, переводя стихи местных поэтов на
русский язык…»[7].
В 1966 году Роберт Рождественский первым
получил премию «Золотой венец» Стружских вечеров
поэзии — международного поэтического фестиваля в городе Струга
(Македония).
С 1986 года — председатель
Комиссии по литературному наследию Осипа Мандельштама, принимал непосредственное участие в
деле о реабилитации О. Э. Мандельштама. Председатель Комиссии по
литературному наследию Марины Цветаевой, добился открытия Дома-музея Цветаевой в Москве. Председатель Комиссии по
литературному наследию Владимира Высоцкого, составитель первой изданной в СССР
книги стихов Высоцкого «Нерв» (1981 г.).
Роберт Рождественский трижды был в жюри
Каннского кинофестиваля. Впервые он оказался на Каннском фестивале в 1968 году,
в 1979 году он уговаривал Франсуазу Саган дать приз «Сибириаде» Кончаловского,
а в 1973 году поддерживал «Большую жратву» Феррери[8].
В начале 1990 года Рождественский
тяжело заболел, врачи поставили диагноз опухоли головного мозга. На постигший недуг поэт откликнулся саркастическими
стихами: «В мозгу у меня находится опухоль размером с куриное яйцо, —
(интересно, кто ж это вывел курицу, несущую такие яйца?!..)». В результате
успешной операции, сделанной во Франции, Рождественский прожил ещё более четырёх лет и продолжал творить[9][10][11].
Рождественский скончался 19 августа 1994
года, на 63-м году жизни, непосредственной причиной смерти стал инфаркт.
Могила Р.
Рождественского на Переделкинском кладбище
Похоронен на Переделкинском
кладбище. В том же году в Москве вышел сборник «Последние стихи
Роберта Рождественского».
О Роберте Рождественском в 2007 году был
снят документальный фильм «Жил я впервые на этой Земле».
Творчество
Роберт Рождественский вошёл в литературу
вместе с группой талантливых сверстников, среди которых выделялись Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский. Молодая поэзия
1950-х начинала с броских манифестов, стремясь как можно скорее утвердиться в
сознании читателей. Ей помогла эстрада: сам стих молодых лет не мог
существовать без звучания. Но прежде всего, подкупали гражданский и
нравственный пафос этой внутренне разнообразной лирики, поэтический взгляд,
который утверждает личность творящего человека в центре вселенной.
Характерное свойство поэзии
Рождественского — постоянно пульсирующая современность, живая актуальность
вопросов, которые он ставит перед самим собой и перед нами. Эти вопросы
касаются столь многих людей, что мгновенно находят отклик в самых различных
кругах. Если выстроить стихи и поэмы Рождественского в хронологическом порядке,
то можно убедиться, что лирическая исповедь поэта отражает некоторые
существенные черты, свойственные нашей общественной жизни, её движение,
возмужание, духовные обретения и потери.
Постепенно внешнее преодоление
трудностей, весь географический антураж молодёжной литературы того времени
сменяются другим настроением — поисками внутренней цельности, твёрдой
нравственной и гражданской опоры. В стихи Рождественского врывается
публицистика, а вместе с ней и не утихающая память о военном детстве: вот где
история и личность впервые драматически соединились, определив во многом
дальнейшую судьбу и характер лирического героя.
В стихах поэта о детстве —
биография целого поколения, его судьба, решительно определившаяся к середине
1950-х годов, времени серьёзных общественных сдвигов в советской жизни.
Большое место в творчестве Роберта
Рождественского занимает любовная лирика. Его герой и здесь целен, как и в других проявлениях своего характера. Это
вовсе не означает, что, вступая в зону чувства, он не испытывает драматических
противоречий, конфликтов. Напротив, все стихи Рождественского о любви наполнены
тревожным сердечным движением. Путь к любимой для поэта — всегда непростой
путь; это, по существу, поиск смысла жизни, единственного и неповторимого
счастья, путь к себе.
Печататься начал в 1950 году. В многочисленных сборниках проявил себя как один из представителей
(наряду с Е. А. Евтушенко, А. А. Вознесенским,
Б. А. Ахмадулиной и другими) «молодой поэзии» 1950—1960-х годов,
творчество которого отличали не только искренность и свежесть поэтического
языка, но и ярко выраженная гражданственность, высокая патетика, масштабность и
контрастность изображения в сочетании с известной рационалистичностью.
Обращаясь к актуальным поэтическим темам (борьба за мир, преодоление социальной
несправедливости и национальной вражды, уроки Второй мировой войны), проблемам освоения космоса, красоты человеческих
отношений, морально-этических обязательств, трудностей и радостей повседневной
жизни, зарубежным впечатлениям, Рождественский со своим энергичным, пафосным,
«боевым» письмом выступил продолжателем традиций В. В. Маяковского.
С годами отходя от свойственной ему
декларативности и разнообразив ритмическую структуру стиха, Рождественский в
органичном сплаве публицистической экспрессивности и лиризма создал много
текстов популярных песен («Мир», «Стань таким, как я хочу», «Погоня» из
кинофильма «Новые приключения неуловимых», 1968, режиссёр
Э. Г. Кеосаян, «Неоткрытые острова», «Огромное небо», «Сладка ягода»,
«Желаю вам» и др., в том числе песни к спектаклям и опереттам «Голый король»,
муз. Т. Н. Хренникова, «Тётушка Чарли», муз. О. Б. Фельцмана,
«Путешествие Нильса с дикими гусями», муз. В. Я. Шаинского). На слова
поэмы «Реквием» написал музыку Д. Б. Кабалевский. Оставил книгу
литературно-критических записок «Разговор пойдёт о песне».
